10 ноября 1982 года я должен был взять в 9 часов бумагу в лаборатории МЭИ на Никитских воротах и отвезти ее на Авиамоторную. Где-то в 11 часов я делал пересадку на станции метро "Кузнецкий мост" и обратил внимание на повышенное наличие молодых людей с надписью КГБ на лбу. Но они как-то стеснялись демонстрировать свой лоб, а уж то, что у них не было оружия, было почти очевидно. Я сразу понял, что кто-то умер - чай не в первый раз, не зря это время называлось пятилетка пышных похорон, - но расклад не меняется. Естественно я подумал на Щелокова, который как я уже тогда догадывался, не задолго до этого пошел ва-банк и проиграл вчистую Юрию Владимировичу поистине смертельный бой за власть над одной пятой части суши ( с учетом стран социалистического содружества). Ясно было, что ближайшее окружение Брежнева и вообще те, кто делали ставку на МВД и партаппарат, теперь как минимум перейдут к обороне и КГБ окончательно оттеснит КПСС от роли авангарда рабочего класа. В метро я попытался обдумать то, как эта гипотеза повлияет на войну в Афганистане, поскольку тогда это была единственная проблема, которая волновала советских людей не по детски и не с абстрактных позиций. Но когда я приехал на Авиамоторную уже было известно, что умер Леонид Ильич. Честно говоря, мне сразу поплохело, поскольку несмотря на то, что Леонид Ильич не мог нормально работать уже лет пять, но он несомненно был тем гвоздиком, на котором висел баланс сил в застойном СССР. Пока он был жив, Чурбанова не могли отстранить, да и Романов с Гришиным могли быть спокойны за свою жизнь и свободу. Конечно эти деятели, прямо скажем, не вызывали у меня симпатий и надежд на светлое будущее, но я уже тогда понимал, что оптимальным вариантом является равновесие между ....и ... А теперь все - конец застою и еще неизвестно как Юрию Владимировичу удастся укротить эту ... . Как бы обратной волной нас всех не накрыло. Все эти мысли вихрем пронеслись у меня в голове, и я даже оживился и начал сочувственно кивать оживленному вяканью молодых сотрудников теоротдела, уже сообразивших куда дело идет и обсуждавших высокие интеллектуальные способности Юрия Владимировича. Но тревожное чувство не проходило и я вдруг неожиданно для самого себя скомкал папиросу и злобно пробурчал: "А теперь нам всем писец. И мы еще не раз вспомним "Бровеносца в Потемках". Наступила какая-то странная тишина и все стали молча расходиться. А я выкурил еще одну сигарету в полном одиночестве пошел по своим делам, поскольку было ясно, что в ближайшую неделю делать дела будет невозможно. Но предвкушая очередной всплеск развитого социализма в пределах Садового Кольца. Начинался горбачевский апокалипсис в одной отдельно взятой за жопу стране.
Comments
:-)
исправили?
тогда загляну 29-го
Во, очень точное определение.
И ведь могло все иначе пойти, могло! если бы к рулю не поставили этого тщеславного недоумка, пятнистую гиену...
ушёл бы в 76-м, на пике своей карьеры, по всей стране бы ему сейчас стояли золотые памятники
он-то и вызвал Чазова
вдвоём они порешили, что следующим будет Андропов
Чазов дал ему гарантию
на два года ;)
Автобусик ехал неторопливо, и мимо проплывали склоны гор, поросшие лесом, селения с садами, стада коров с пастухами на лошадях... Сознание моё, напрочь выбитое из реальности безсонными ночами и борьбой с холодом, случайно уловило разговор попутчиков.
-- Да всё равно мне, -- говорила пожилая абхазка. -- Хоть Андропов, хоть Пиндропов! У себя в горах сижу и пусть они хоть все поумирают, и все новые придут -- мне дела нет. Там, в горах, они меня не касаются! У них своя жизнь, у меня своя!
Это были первые человеческие слова, которые я услышала спустя трое суток одиночества. И потому запомнился этот голос и эти слова... Саму женщину я не видела, потому что постаралась забиться подальше и быть незаметной, чтобы спать до конечной остановки.
Когда приехали на привокзальную площадь, я вышла, и первое, что ударило в глаза -- большой портрет Брежнева, в чёрной рамке, с чёрной лентой. И эти портреты были везде. Полупустая площадь и траурные портреты Вечного Человека, олицетворения нашей счастливой жизни.
С чувством полной нереальности произходящего я подошла к кассе и спросила билет на Москву.
-- Билетов нет, -- зевнув, сказала кассирша.
-- Ну на любой поезд, любой билет до Москвы: на ночной, сегодня или на завтра..
-- Нет билетов и не будет, -- ответила кассирша и захлопнула створку окошка.
Пожилой кавказец, стоявший рядом, сочувственно посмотрел на меня и сказал:
-- Не продают билеты на Москву. Садись на любой поезд и не выходи, даже если гнать будут. Домой едешь -- имеешь право.
Я вышла на пустой перрон. Там как раз стоял пассажирский состав. Двери вагонов были открыты, проводники дежурили у своих вагонов. Но никто не выходил и не входил, никто не спешил, волоча чемоданы, никто не утирал слезу, провожая близких, никто не смотрел на перрон из окошек вагонов.
С помощью пожилого кавказца мне удалось подавить сопротивление проводника, и мы с ним уже в спорили коридоре, перед дверями купе, как одна из дверей открылась и на шум вышел товарищ в новом тренировочном костюме.
-- В чём дело?
-- Да вот, прорвалась, без билета, -- растерянно сказал проводник.
Товарищ в трениках посмотрел мой паспорт и сказал: "Пусть едет."
Так и ехали, до Москвы, в пустом вагоне, втроём -- я, проводник и товарищ в штатском.
Потом, спустя много лет, я побывала в горах, в тех же местах. Автобусы не ходили совсем, везли на старинном УАЗике. Мимо проплывали горные склоны, поросшие лесом, редкие развалины когда-то многолюдных селений. Пару раз, у самой дороги, призраками вырастали чудом уцелевшие стены домов, со следами взрывов и перестрелок. И в памяти звучал голос старой абхазки из этих мест. "Мне хоть Андропов, хоть Пиндропов..."