Но развернувшаяся дискуссия у меня в жж напомнила мне о тех мыслях и впечатлениях, которые остались у меня после просмотра на компе года два тому назад столь восхищающего меня сейчас "Предстояния". И я решил воздержаться от публикации этой довольно злобной статьи, наполненной чувством горького разочарования и смертельной обиды на Никиту Михалкова. Я отложил в сторону до лучших времен написание полной рецензии, но поняв то, насколько глубокие чувства как восхищения, так и категорического неприятия и даже возмущения вызывает этот фильм у моих читателей, совсем ничего неписать о нем я просто не могу. Конечно, нечто самое главное в произведении искусства говорит на подсознательном, эстетическом уровне, но уровень сознательный и композиционный тоже имеет право на существование и его можно оценить несмотря на искаженную эстетику.
Дело в том, что, судя по всему, этот фильм действительно задуман не как фильм о войне, причем конкретной исторической войне и даже не как фильм о войне вообще, пусть даже и метафизической, а как фильм о Страшном Суде, причем во вполне Дантовском Смысле. Танками под парусами Михалков достаточно ясно заявляет, что он не собирается снимать историческое кино. Кроме того, понятно, что он хочет рассказать о том злобном, эгоистичном страхе, в котором застает Великая Отчественная Война советский народ, виновный, с точки зрения режиссера, в грехе Цареубийства и в безбожном атеизме. При этом Сталин предстает то ли неким Демоном в духе Данте, то ли номенклатурным эгрегором СССР в духе "Розы Мира", посылающим своего слугу извлечь комбрига Котова из адского небытия. При этом выясняется, что комбриг Котов виновен в бессмысленном убийстве священника, а советский народ виновен в равнодушии к судьбе отечества и готовности подчиниться инфернальной силе, олицетворяемой нацистами. А Великая Отечественная Война соответственно предстает неким чистилищем, в адском огне которого выгорают грехи советского народа, и очищенные страданием грешники побатальонно отправляются к физической победе над немцами и к моральной победе над своим страхом перед усатым эгрегором СССР.
К сожалению Никита Сергеевич, позиционируя себя как Православный аристократ, не очень разбирается в Православной теологии, и просто не знает, почему визионерство не только Андреева, но и Данте не во всем ей соответствует. А его аристократизм заставляет вспомнить не столько "Невинный" Висконти, сколько "Я иду, шагаю по Москве" и вторую половину службы Никиты Сергеевича в Советской Армию, в которую он попал из-за этого фильма. Но в том то и дело, что в "Предстоянии" свои рассуждения на эти темы режиссер Михалков заложил в композицию, в работу оператора, снимающего Сталина вполне определенным образом, в эстетику кадра и актерской игры, в символику образов. А в "Цитадели" он это вкладывает в уста Сталина, который и произносит все вышеизложенное открытым текстом. А мысль изреченная есть ложь!!!
И получается, что в "Предстоянии" Михалков выступает прежде всего как художник, а в Цитадели как идеолог. И как это бывает весьма часто, Михалков-художник оказывается на голову, а то и на десять голов выше Михалкова-чиновника, политического деятеля или просто члена общества. В «Предстоянии» идиологема отодвигается на второй, третий и даже более дальние планы, а Никита Сергеевич оказывается увлечен темой того, как эта Война, действительно в метафизическом смысле проявляет истинную сущность людей, государств, политических режимов и цивилизаций.
Так немцы под влиянием внутренней логики войны из мерзких хулиганов, которые ради забавы срут с самолета, но не считают возможным топить санитарную баржу, постепенно превращаются в демонов, в нечеловеческую инфернальную силу, одержимую человеконенавистничеством и гордыней расового превосходства, а решимость советских солдат противостоять этой инфернальной силе, возвращает им не ангельский, а человеческий облик. И быть может самый значительный Российский режиссер забывает свои идеологические построения, и его символика оказывается конкретикой именно Великой Отечественной Войны, а Сталинский СССР вопреки убеждениям автора и живописуемым им порокам советского человека оказывается Удерживающим и той самой Святой Русью, которую якобы хотели очистить от жидобольшевиков всевозможные «православные» Власовцы и «русские аристократы» со свастикой на рукаве. И его верность художественной, а не «исторической» правде, которая льется на нас из СМИ последние 60 лет, в том числе и из уст Никиты Михалкова – политического деятеля, превращает Михалкова-художника в единственного человека, который сумел сказать нечто для вечности, нечто существенное о том, что произошло с Россией в 20 веке.
Причем на меня наибольшее впечатление произвела поистине бездонная глубина того, над чем смеялись больше всего – удивительная красота обнаженной женской спины на фоне черно-белых заснеженных развалин и катарсис не только всего фильма, но и всего что я знаю о 20-ом веке, когда запредельный и для многих кошунственный символизм Михалкова совместился с исторической конкретикой в полной удивительного целомудрия сцене, лишенной какого либо намека на американское понятие «секс», когда героиня Надежды Михалковой снимает гимнастерку, и обнаженная сидит на зимнем ветру и смотрит, как умирает сгоревший в танке мальчик, ставший первым и последним мужчиной в ее жизни.